Рецензия (поствпечатления). Нил Гейман "Дым и Зеркала"

Мне пришло в голову, что сидящий рядом со мной, возможно, в здравом уме, и это встревожило меня больше, чем вероятное помешательство (с) Мистерии убийства

 

 

Я давно и искренне люблю Геймана, правда. За неординарность, за простоту, за особую безуминку, за проскальзывающие местами мерзости. Да за все люблю.

Его рассказы прекрасны: в них есть Идея, есть неплохое ее воплощение и, что для меня особенно важно, в них есть достаточно понятный финал, есть завершенность (даже в тех случаях, когда концовка «открытая»).

Не могу сказать, что это сборник в полной мере стал открытием, но бесспорно порадовал. Есть в нем что-то особенно, заставляющее дочитать до самой последней строчки. Это здорово.

Немного о том, что особенно понравилось:

 

Свадебный подарок. Мило, тепло, со вкусом. Немного странности, но совсем немного. Довольно неожиданный, с горчинкой, финал. Не лучший рассказ сборника, но почитать было приятно.

Пруд с золотыми рубками и другие истории. Очень и очень колоритная, атмосферная вещь. Лос-Анджелес, кино, рыбки. Все сплетено в единую цепь, все на своих местах. Мне не очень нравится главный герой (какой-то он картонный, не привлек), но вот второстепенные персонажи на высоте: старик-смотритель, знающий все про всех со времен едва ли не зарождения кино, классическая кино-дива начала века, немного двинутые работники киностудий. Рассказ чудесный, хоть чего-то сверхъестественного от него ждать и не стоит.

Особое шогготское. Очень задорная, с английским и чисто геймановским юморком вещь. Чудесные герои, мрачноватое окружение, отсылки на Лавкрафта. Чудесно, просто чудесно. Финал, конечно, вышел вполне ожидаемым, но общее впечатление он ни капли не портит.

Когда животные ушли. Страшная, дикая, емкая, короткая до неприличия вещь. А еще жестокая, да. Мне хочется верить, что невероятная, но… Но. Заставляет подумать, что само по себе здорово.

Мистерии убийства. Очень стильная, интересная работа. Без всякого преувеличения прочитана на одном дыхании. Чудесные герои, достаточно понятные, пусть и не совсем логичные. Чудесные декорации. Потрясающая, «умосдвигательная» идея.

Снег, зеркало, яблоко. Необычная, мрачная, сочная трактовка достаточно известной сказки (или легенды?) Интересная Белоснежка, интересная мачеха, дурной принц. Кровь, снег, желание – взболтано, но не перемешано.
И, увы, мне большая часть стихов мне решительно не понравилась – не зацепило, не проняло. Вроде и идея есть, и написано/переведено вполне сносно, но нет. Быть может, я просто не любитель переводных стихов без рифмы. Наверное, так.
Тем не менее одно их стихотворений мне все же понравилось. Пожалуй, я бы назвала его лучшей вещью в сборнике:

Холодные краски Идея – просто нечто, да и воплощение на высоте. Каждый кусочек здесь будто отдельная краска, но вместе они – полотно, цельное, яркое, пугающее. Это действительно альтернативный, уникальный мир. Мир не такой уж добрый, жестокий, мрачный, темный, злой, но интересный до одури. Уникальный.

 

Я бы не советовала читать этот сборник всем, потому что он действительно не для всех, на очень большого любителя. Но если Вы любите необычные, ненудные рассказы с мрачной атмосферой, то, пожалуй, лучше рискнуть и почитать.

@темы: Свое, Размышления

---

Июль горит

Автор: Lenes

Бета: Говорящий кабачок

 

Фандом: Ориджиналы

Жанр: Ангст, Драма, Эксперимент

Размер: Мини

Тип: Джен

Рейтинг: R

Персонажи: Брат, сестра

Статус: закончен

Саммари: Я отведу тебя на болота, которые горят. Я хочу убить тебя там, ведь от ненависти до любви один шаг.

Дисклеймер: Мое, активно использую.

Размещение: С моего согласия.

Комментарии: Авторская шизофрения прогрессирует. Впечатлительным лучше не читать, наверное.
Заявленный рейтинг несколько завышен, по факту фф где-то между PG-13 и R.

 

Из деревни мы уходим загодя, еще до полудня. Я крепко держу тебя за руку, будто малое дитя, но ты все равно вырываешься, пытаешься укусить. Зубы у тебя острые и крепкие, не понаслышке знаю. Я в холщовых перчатках, хоть и жарко. Мне страшно, от жары сердце щемит.

Стоит жаркий, удушливый июль, и все вокруг будто томится на огромной, раскаленной добела дьявольской сковороде. Я готов клясться на твоих костях, что вижу, как от земли поднимается белесый пар и все вокруг оплавляется, теряет форму, умирает.

Нас останавливает старый папенькин знакомец, что-то бормочет и пытается погладить тебя по голове, хоть сам с вершок ростом и едва достает тебе до плеча. Я отвечаю парой фраз, предупреждая, лая, отпугивая, и он, помявшись и попотев немного, сует тебе цветную конфету на палочке. Вот уж потеха. Я горько смеюсь, а ты, кажется, шипишь на него, словно маленький загнанный зверек, и выдираешь леденец из его рук, едва не прихватив с собой полфаланги большого пальца. Он уходит не оборачиваясь. От него несет кислятиной и страхом. Слабак, трус, рухлядь. Презираю.

Видно, ты со мной согласна: мычишь что-то невнятное и бросаешь ему вслед одинокий злой взгляд. Взгляд у тебя тот еще! Даже я, хоть и знаю тебя столько, что и припомнить страшно, иногда пугаюсь, что уж говорить об остальных.

Мы идем на север, к болотам. Мои шаги уверенные и ритмичные, но поверь, мне страшно до дрожи. Сердце колотится в самой глотке - того гляди выпрыгнет наружу.

Я знаю, что готов, и время пришло. В такую жару никто не кинется в погоню, не побежит тебя искать. Все пройдет гладко.

Я молюсь, чтобы кто-то из соседей забил тревогу, остановил нас, пока еще не поздно, пока мы не зашли слишком далеко, но никто из них и ухом не ведет. Привыкли. Твоя сгорбленная, непропорциональная фигурка так им примелькалась, что они уже ее не замечают, будто и нет тебя вовсе. Прячут глаза, здороваются быстро, скомкано и исчезают.

Хотел бы и я так, но не могу.

Прости, родная, но я хочу тебя убить.

По краю болот растет сухой жесткий камыш. Ты до крови царапаешь о него руки и громко, надрывно плачешь. Это раздражает, царапает слух. Твое уродливое, порченное природой лицо еще больше дурнеет, превращается в морщенную розоватую маску. Я готов расцеловать тебя, залепить оплеуху, сделать что угодно, только бы ты замолчала.

Твое имя, произносимое так часто, что выцвело и затерлось до дыр, стынет на губах. Я хочу позвать тебя, но не могу. Боюсь, что догадаешься и разревешься еще пуще, начнешь просить, ластиться, а я дрогну. Нет, нельзя так.

Так жарко, что кажется, будто болота горят. Над водой, точно дым пожарища, поднимаются испарения. До рези в глазах воняет тухлятиной.

Я будто уже убил тебя.

Мы садимся у кромки воды и, разломив пахучую сырную лепешку на две равные части, едим. У нас с тобой все напополам, с самого рождения.

- Твоя часть больше, - обиженно шепчешь ты, буравя меня взглядом своих глаз-бусин.

Всегда забираю у тебя лучшее, такой уж я. Ты, конечно, права. За это тоже прости. Я начал так давно, что уже неисправим: еще до дня нашего с тобой рождения выпивал до капли все те соки жизни, что давала нам мать. Я, наверное, знал, что не один в утробе, что нас двое, но все равно лишал тебя всего, заставлял голодать.

Не хочется признаться, очень уж больно, но ты родилась такой из-за меня.

Не знаю как, сестренка, но я стал упырем, пьющим твою жизнь по капле, злейшим из всех твоих врагов.

- На, держи, - я протягиваю тебе свой кусок. Хотя бы сейчас – в наш последний раз.

Ты ешь жадно, толком не жуя. А вот мне кусок в горло не лезет.

Я хотел бы спалить тебя одним взглядом, быстро и безболезненно. Так, чтобы и мокрого места, самого воспоминания о тебе не осталось, но я не могу.

Я слаб и болен, при смерти.

Еще немного, месяц, может два, продержусь и все – могильная плита и мерзкая, придуманная чужими, не знавшими меня людьми, эпитафия.

Горак, портной, что по соседству, по секрету сказал мне, что она уже придумана.

Он был хорошим малым и отличным часовых дел мастером. Смешно и горько так, что реветь хочется.

Жаль, что сердце не часы. Я бы вынул его из груди, распорол ножницами и, пока не остыло, соединил бы там все, как надо, и вставил обратно. Залатать - дело нехитрое.

- Июль горит, - ты улыбаешься глупо и смотришь куда-то сквозь меня.

Я знаю, что не могу бросить тебя одну. Ты ведь умрешь без меня, высохнешь вся. Лучше уж сразу, не затягивая. Лучше сам…

Я вскакиваю на ноги, хватают тебя под руки и кидаю в воду. Ты вопишь так, что я почти глохну. Может, ты думаешь, что я одумаюсь и брошусь тебя спасать, может – нет. На твоем месте я бы ничего не ждал, а просто позволил воде подхватить меня и унести на самое дно. Туда, где воздух не горяч, как огонь, где прохладно и темно.

Я ухожу быстро, не оглядываясь. Иду, не разбирая дороги, не смотря под ноги.

Сердце сходит с ума и перед глазами темнеет, я падаю на землю, больно ударяясь головой.

Я почти верю, что умер, когда открываю глаза: передо мной ты, мокрая и глупо улыбающаяся, вся в лучах июльского солнца. Пылающая.

Я рад тебе, мертвой или живой.

Прижимаю тебя к себе до хруста в костях. Мне плевать, что ты горишь. Плевать, что твой огонь перекидывается на меня. Как ни крути, ты часть меня. Мое отражение в разбитом зеркале. Мой злой, уродливый двойник.

Июль догорает, и мы вместе с ним.

@темы: Свое, Рассказы

---

Море перед глазами

Автор: Lenes

Бета: Говорящий кабачок

 

Фандом: Иная (Another, 2012)

Жанр: Ангст, Мистика, Ужасы

Размер: Драббл

Тип: Джен

Рейтинг: PG-13

Персонажи: Мэй Мисаки, Рэйко Миками

Статус: закончен

Саммари: Мэй в классе 3-3, среди соучеников, один из которых мертвец. А быть может и не один. Никогда нельзя знать наверняка.

Предупреждения: AU, ООС

Дисклеймер: На героев не претендую, выгоды не получаю.

Размещение: С моего согласия.

Мисаки с самого начала знала, кто из класса 3-3 образца этого года мертвец.

На выборы главы контрмер, в самом начале года, она собиралась долго и тщательно, знала, чувствовала кожей: это начнется сегодня, сейчас.

Ноги сами несли ее к школе, хоть идти не хотелось. Она не была так уж напугана, считая саму идею проклятия класса 3-3 чем-то вроде красивой выдумки, помноженной на ряд чудовищных, страшных злоключений, но все же не чувствовала себя комфортно. Наверное, так думали и многие из ее одноклассников: на их лицах она не заметила ничего, кроме пытливого любопытства и нетерпения.

Говорят, что самое страшное – это неизвестность, внезапное затишье перед бурей. Вот уж правда.

- Дорогие учащиеся, - официально и громко начал Кубодэра-сенсей, пытаясь придать сказанному убедительности, а себе – уверенности и силы. – Рад приветствовать вас в классе 3-3.

Кто-то из учеников издал нервный смешок, хотя смешного в сказанном было мало. Все происходящее все больше походило на глупый, плохо режиссированный фарс, и Мэй быстро заскучала, перестала слушать.

Стоило закрыть глаза, как перед ней вспыхивало море, искрящееся чистой, незамутненной голубизной. Мэй готова была поклясться, что слышит тихий рокот волн, разбивающихся о берег, и крики прибрежных чаек.

Она бы многое отдала, чтобы оказаться подальше отсюда, на семейной вилле, к примеру. Соленый, с привкусом песка и солнца воздух быстро бы вернул ее к жизни, как бывало уже не раз.

Интересно, успеет ли она побывать у моря еще разок до того, как все начнется?

Мэй точно знает, что начнется, кто бы что ни говорил и ни делал. В этом году смерть неизбежна. Не все ее одноклассники, хорошие, по сути, люди, доживут до выпуска.

В классе наглухо закрыты окна и пахнет кровью и гнилью. Смертью.

Быть может, Мэй вновь поймала один из острых осколков прошлого (сколько же всего страшного, жестокого произошло в этой комнате за последние двадцать шесть лет?), как случалось уже не раз, и черная тень обойдет их стороной. Быть может.

Мэй должна была проверить - если ни ради себя самой, то ради людей, которые по воли судьбы или чего другого оказались с ней в одной старой, прогнившей, раскачивающейся из стороны в сторону лодчонке.

Она оглядела всех одноклассников по очереди внимательным, цепким взглядом. Ничего. Ни единого подозрения.

Что ж, это хорошо и плохо одновременно.

Либо мертвеца с ними нет, либо ее обычного зрения не хватает, чтобы его разглядеть.

Скорее второе.

Ощущение угрозы, будто сноп искр, так и витало в воздухе. Ошибки быть не могло. Чужак рядом: ждет, пялится на них своими черными, пустыми провалами глазниц. Голодная собака, готовая сорваться с цепи.

Мэй резко выдохнула и, не давая себе и шанса опомниться, сорвала повязку с особого, сделанного Кирико, глаза. Глаза, способного увидеть вещи, которые принято не замечать. Глаза уникального, обладающего неясной, почти что волшебной силой.

Не так давно Мэй пообещала сама себе, что спрячет глаз навсегда, откажется от него. Тогда она была уверена, что справится со всем и без него. Ошибалась, как всегда.

Первые мгновения мир шел волнами, мелко пульсировал и дрожал на невидимом ветру, но вскоре успокоился, замер, будто омертвел.

Мэй как следует проморгалась и, увидев желанное, в ужасе распахнула глаза. Она хотела было закричать, застонать от ужаса, прижать ладони ко рту, но вовремя осеклась, лишь отерла вмиг пересохшие губы. Крик, настоящий, сочный, идущий из самого сердца, застыл у нее на губах, сильно оцарапав горло.

Не то чтобы ей было по-настоящему жалко кого-то из присутствующих одноклассников. Она их толком не знала, и потому не могла искренне жалеть. Нет.

Мэй ужаснулась количеству грядущих смертей.

Цветами смерти, будто одеждами, были окутаны восемь из нее одноклассников. Восемь.

Так много людей не умирало ни разу за все двадцать шесть лет.

Восемь потенциальных жертв проклятия класса. Но где же виновник?

- Не может быть, - выдохнула Мэй, отыскав взглядом мертвеца.

Сердце ухнуло вниз и на мгновение будто перестало биться.

Только не она, не Рэйко-сан.

- Мисаки, у вас все в порядке? – голос Рэйко-сенсей теплый, а вот руки наверняка холодные. Сегодня на перемене Мэй случайно услышала слова Акадзавы о том, что у мертвецов руки непременно должны быть как лед.

- В полном порядке, сенсей.

У всех урок математики, но Мэй на это плевать. Примеры, формулы и числа проплывают мимо нее, не задевая.

Ее парта давно испорчена, но она все равно пишет, буквально вгрызаясь ручкой в твердую, одеревеневшую плоть парты, одну короткую фразу: «Кто мертвец?»

Конечно, Мэй и так это знает, теперь знает. Но вот остальные – нет. Что-то подсказывает, что спросить ее они не догадаются.

И ладно.

Рэйко-сан выглядит почти живой, настоящей. Только вот в глазу, чуть сбоку от зрачка, у нее черное пятнышко, черная ниточка гниения.

Не нужно никаких волшебных глаз, чтобы видеть это, но никто не выбегает из класса с криком. Некоторые вещи принято не замечать, таковы правила.

- Нужно решить, кто будет несуществующим учеником в этом году, - в голосе Идзуми сталь. – Как насчет Мисаки Мэй? Мэй, что ты сама об этом думаешь?

Все думают, что в классе 3-3 один мертвец, но Мэй знает, что это не так. Все здесь мертвецы, хоть и не знают об этом.

Вместо ответа Мисаки пожимает плечами, у нее в ушах и перед глазами - море. Она словно не здесь, а далеко-далеко.

Если ее соученикам так хочется зарыть живьем свою последнюю надежду, она не станет им мешать. Пусть развлекаются.

@темы: Фанфики

---

Кто мертвец?

Автор: Lenes

Бета: Говорящий кабачок

 

Фандом: Иная (Another, 2012)

Жанр: Ангст, Драма, Мистика, Даркфик, Ужасы

Размер: Драббл

Тип: Джен

Рейтинг: PG-13

Персонажи: Рэйко Миками, Акадзава Идзуми, Сёдзи Кубодэра

Статус: закончен

Саммари: Рэйко знает: кто-то в классе 3-3 - лишний. Не знает только, кто именно. По большому счету, мертвецом может быть кто угодно. Даже она сама...

Предупреждения: AU, ООС

Дисклеймер: На героев не претендую, выгоды не получаю.

Размещение: С моего согласия.

Комментарии: Немного о персонаже, который мне полюбился. Не слишком канонично, с порцией отсебятины. Но это, в принципе, как и всегда.

 

Запах ничем не отбить. Рэйко выливает на себя едва ли не полфлакона духов, но все равно его чувствует, и когда идет на работу, неспешно бредя по бетонной набережной, и когда возвращается домой на автобусе.

Запах сладковатый и едкий, противный. Сама ее кожа будто пропиталась им. Рэйко будто отравлена изнутри.

Учебный год только начался, а она уже без сил. Днем еще как-то держится, храбрится, раздает улыбки направо и налево, но как только переступает порог родного дома, будто вся сдувается, тухнет.

Лишь в голове бушует пожар, который не затушить, не зальешь - огненный, сверкающий вихрь мыслей, странных, несвязных, как будто чужих. Она пьет таблетки горстями, желтые, голубые, зеленые – под настроение, но это не помогает.

Когда становится совсем плохо и ребра болят так, что нечем дышать, она звонит Сёдзи-сан и слушает долгие, тяжелые гудки в трубке, будто капли дождя, срывающиеся с неба и с шумом ухающие вниз на высохшую земную твердь. Она звонит, хоть и знает, что Кубодэра не ответит, что он занят, всегда занят, и в лучшем случае на том конце провода послышится сухой старушечий голос его смертельно больной матери.

По большому счету Рэйко все равно, разговор ей не так уж и нужен. Она не смогла бы говорить с ним, даже если бы такая возможность однажды представилась: они не так уж близки и даже на работе перекидываются парой-тройкой фраз. Говорить им не о чем. Сёдзи-сан старше нее, умнее. Рядом с ним Рэйко чувствует себя маленькой глупой девочкой, почти ученицей.

Она знает, что ничего у них не получится и все же звонит ему, когда все совсем плохо. Просто так.

Рэйко думает о следующем звонке даже тогда, когда Сёдзи-сан стоит рядом с ней и они вместе, в оглушительной, звенящей тишине выбирают главу контрмер для нового состава класса 3-3 – бойкую девчушку с цепким взглядом и холодными глазами.

Идзуми Акадзава, так ее зовут.

Имя вызывает у Рэйко укол где-то под ложечкой, в мозгу вспыхивает отблеск воспоминания. Кто-то с таким именем уже учился в школе Ёмияма, она уверена. И этот кто-то сделал… Что же он сделал? Никак не вспомнить.

Сёдзи-сан жмет Идзуми руку, задерживая ее ладонь в кольце своих чуточку дольше, чем позволяют приличия.

Рэйко улыбается уголками губ, хотя внутри все пылает.

Дома она в который раз ссорится с отцом, не желающим выкидывать похоронную рухлядь из дома. Ей не понятно, зачем делать из дома склеп, зачем убиваться по тому, кого уже не вернуть. Рицуко умерла так давно, что она, родная сестра, не может вспомнить ее лица, голоса, смеха. По правде сказать, даже не помнит, как та умерла. Воспоминания слиплись и потускнели, подернулись пеленой тумана.

Еще недавно Рэйко казалось, что отец смирился и отпустил старшую дочь, но то было лишь иллюзией, самообманом.

Словно безумный, он все сидел в своей комнате, в окружении фотографий и свечей, и говорил, говорил, говорил, без устали бормотал себе под нос. Жалел свою девочку, плакал по ней, временами даже гладил то, что осталось в доме от ее вещей. И все бы ничего, но Рэйко готова была поклясться, что некоторые из вещей принадлежали не Рицуко, а ей самой.

Весь дом пропах поминальными благовониями и хризантемами, появлявшимися буквально из ниоткуда. Каждый день Рэйко находила новый букетик то на подоконнике, то в саду, то прямо под дверью собственной спальни.

Все это ни на шутку пугало. Иногда начинало казаться, что и она сама давно уже умерла.

Рэйко ругается особенно яростно, до хрипоты. Ей хочется доказать отцу, что все не должно быть так, что все должно наконец наладиться, но он, конечно, ее не слушает: словно паршивого котенка, легко и непринужденно, подхватывает под руки и выталкивает за дверь.

Горе – дело одинокое.

Рэйко рыдает, уткнувшись носом в подушку, совсем как в детстве.

Когда вечером в доме раздается звонок ее зятя Ёсукэ, голос все еще звучит заплаканно, но Сакакибара, кажется, предпочитает этого не замечать. В своей привычной беззаботной манере он долго говорит ни о чем и лишь потом озвучивает просьбу: ненадолго оставить в доме Миками сына, ее племянника Коити.

Рэйко искренне рада этому. Да, она договорится в больнице о его лечении перед началом обучения в средней школе Северная Ёмияма, ей совсем не трудно.

После того как зять бросает трубку, Рэйко долго сидит не шевелясь, даже дыша урывками, и думает, думает, думает.

Коити, конечно, определят в класс 3-3, ведь там недобор.

Господи Боже.

Словно раненый зверь, она носится по дому в поисках записной книжки. Она должна, обязана что-то предпринять. Хоть что-нибудь.

Дрожащими пальцами, чувствуя, что боль в ребрах становится совсем нестерпимой, она набирает номер Идзуми Акадзава. Она должна выбрать «лишнего» ученика как можно скорее.

В этом году никто не должен умереть.

В классе светло и душно, окна закрыты. Рэйко лично проверяет все задвижки.

Сегодня никто не должен услышать их, ни одна живая душа вне класса 3-3.

Несуществующей ученицей выбрана Мисаки Мэй. На взгляд Рэйко, не самый лучший выбор. Есть во всем этом что-то неправильное, гадкое. Мисаки и так досталось, такого она не заслуживает.

И ладно бы жребий… Но нет - единоличное, злое решение.

Акадзава непреклонна, она все давно решила. Быть может, у нее зуб на Мисаки Мэй, быть может, она и правда верит, что та пресловутый мертвец. Сложно разобрать.

Рэйко смотрит в ее глаза, глубокие и злые, и ей становится по-настоящему страшно. Таких глаз не бывает у живых людей, только у мертвецов, сильно обиженных при жизни.

Если среди них и вправду мертвец, Рэйко скорее поставит на Идзуми, чем на Мэй.

Дети расходятся, шумно переговариваясь между собой. Кто-то из них то и дело поглядывает на Мэй. Пожалуй, им понадобится какое-то время, прежде чем привыкнуть к тому, что ее нет.

- Хорошие дети, - Сёдзи-сан снимает очки и устало потирает переносицу. – Жалко их.

- В этом году никто не умрет.

Ненавистный ей сладковатый запах, запах праха и тлена, смерти, вновь возвращается.

Рэйко подходит к старой парте, отведенной для Мисаки Мэй. На ней аккуратным, будто бы девичьим почерком выведено «Кто мертвец?».

Она и сама хотела бы это знать, ой как хотела.

- Как Вы думаете, кто на этот раз, Рэйко-сан? Кто мертвец?

Кончиками пальцев она касается надписи, но тут же одергивает руку, будто обжегшись.

Защитное заклинание работает на славу.

Ребра болят до одури, будто по ним и правда ударили ножом. Там, на мосту, который она так старательно обходит стороной.

- Понятия не имею, Сёдзи-сан, - воспоминания гаснут, и взгляд Рэйко становится каким-то стеклянным, неживым. – Им может быть кто угодно.

@темы: Фанфики

---

Чудаки

Автор: Lenes

Бета: Говорящий кабачок

 

Фандом: Гарри Поттер

Жанр: Романтика, Общий

Размер: Мини

Тип: Гет

Рейтинг: PG-13

Пейринг: Молли Пруэтт (Уизли)/Артур Уизли

Статус: закончен

Саммари: Молли видит то, что другие видеть не могут. А Артур просто молод и совсем чуть-чуть влюблен..

Предупреждения: AU, ООС

Дисклеймер: На героев не претендую, выгоды не получаю.

Размещение: С моего согласия.

Комментарии:Даты, смерти, танцы, чуть-чуть молодости. Сбрызнуто первой любовью.
Внешность Артура скорее книжная, одежда - по фильмам, без мантий в неурочное время.

 

По опыту я знаю: начинать знакомство с фразы: «Ой, а я знаю, когда ты умрешь», - не лучшая затея. Людей это пугает, смущает, а часто – просто злит.

Как-то раз я довела девчонку-третьекурсницу до слез, заявив, что жить ей осталось от силы месяц-два. Она, конечно, не поверила, закатила настоящую истерику, со слезами, руганью и размахиванием тяжелыми предметами перед самым моим носом – все как полагается. Не представляю, как я смогла выкрутиться, обойтись малой кровью. Не сама, конечно: отец, вызванный срочным письмом из самого Лондона, наговорил директору Дамблдору много разного, и меня толком не наказали. Так, пожурили немного и попросили больше младших не пугать.

Я не пугала. Ждала.

Несколько месяцев после происшествия слились в одно белесое, полное смутных тревог и ожидания, пятно. Я была уверена, что третьекурснице не жить, во всяком случае, не жить долго и счастливо. Я боялась дня ее смерти и ждала его, жаждала каждой своей клеточкой, зная: если она умрет в нужный день, мне все поверят, признают наконец, что с самого начала каждое мое слово было пусть и горькой, но правдой.

Третьекурсница не умерла ни в назначенный срок, ни позже.

Тогда я не знала, что даты могут меняться. Кто бы ни ждал нас там, наверху, мне хочется верить, что он нас любит. Да и как иначе. Ни разу смерть не становилась ближе, чем была определена изначально, только наоборот: людям давали время, отсрочивали неизбежное, разрешали еще пожить. Такое возможно только по большой любви, как мне кажется.

В те дни мне нравилось видеть даты, знать чуточку больше остальных. Теперь – нет. Моя способность – редкостное порождение магии, что-то в корне неправильное, даже мерзкое.

Именно из-за этих своих представлений, а вовсе не из-за страха, как может показаться, со временем я научилась не задерживать взгляд на ком-то слишком долго, не всматриваться, не замечать. Иногда это помогает, иногда нет.

Кто бы что ни говорил, невероятно сложно общаться с человеком как ни в чем не бывало, зная, что он умрет почти сразу по окончании школы, не успев вкусить жизнь как следует. Без семьи, без друзей.

Проще не замечать, отводить взгляд всякий раз, когда в глазах начинает рябить и дата проявляется над самой его или ее головой. Нет и нет. Взгляд в сторону, в пол, подальше, будто ничего и нет. Смотря, но не видя.

Я бы и сегодня ничего не заметила, не привлеки мое внимание одна из подруг.

- Ты погляди на этого Уизли, Молли! – губы Морин растягиваются в злой улыбке, а палец, словно перст судьбы, тычет в спину нашему однокурснику Артуру Уизли. – Форменный чудик.

Рыжая шевелюра, небрежно зачесанная назад, ярко-алый пиджак и брюки клеш в полоску. Странный, но вполне безобидный парень.

- Даже не знаю, - в моем голосе ни капли интереса.

На мне самой брюки с завышенной талией и старый вязаный свитер. По меркам Морин далеко не то, что стоит надевать в первый за долгое время выходной в Хогсмиде, но от всяких комментариев по этому поводу она все же воздерживается. Дружба – штука интересная, что уж говорить.

В голове ворох мыслей об экзаменах, танцах, Мерлин знает, о чем еще.
Мне не до пустой ругани в адрес Уизли или кого-нибудь другого. Не сегодня, не сейчас.
День слишком хорош, чтобы его портить.

Вдруг, без всякого предупреждения, Артур оборачивается и весело мне подмигивает. На самом деле, я совсем не уверена, что именно мне, но почему-то хочется думать именно так.

Его глаза – голубые и чистые, в них ни капли обиды, одни только искорки. Веселья? Я никак не могу разобрать. Увы, в смертях я разбираюсь куда лучше, чем в чужих эмоциях.

- Привет, - его лицо расцветает улыбкой. – Чудесный день, не правда ли?

- Привет.

В нем больше шести футов роста, и всякий раз при разговоре мне очень хочется встать на носочки, чтобы получше рассмотреть его лицо, заглянуть в глаза за толстыми стеклами очков.

- На танцы вечером собираетесь?

Его вопрос срывается с губ почти одновременно с презрительным смешком Морин. Я предупреждающе сжимаю ее руку, всем своим существом призывая остановиться, но она, кажется, вовсе этого не замечает и хохочет в голос – заливисто, звонко, грубо.

- Уж точно не с тобой.

- Прости, мы…

Я хочу сказать что-то еще, что-то хорошее, важное, но замолкаю на полуслове, давлюсь словами.

Это вновь происходит: дата, будто выведенная зелеными чернилами, пылает над его головой. Дата его смерти. Далекая, страшная.

Я судорожно выдыхаю, но не потому что вновь всмотрелась слишком внимательно и узнала лишнего, а потому что дата моей смерти точь-в-точь такая же.

- Жаль-жаль, - его улыбка становится чуточку бледнее, будто выцветает, линяет на солнце.

Морин все хихикает, а я никак не могу подобрать нужные слова. Начинать более близкое знакомство с фразы: «О, милый Артур, а вы знаете, что мы с Вами умрем в один день? Только не волнуйтесь – не сейчас, а через много-много лет, когда оба поседеем и превратимся в дряхлых, ворчливых стариков», - не кажется мне сколь-нибудь хорошей идей. Я ведь не хочу его напугать.

Артур примирительно пожимает плечами и, так и не дождавшись ответа, ускоряет шаг и растворяется в толпе сокурсников.

Я начинаю ощущать горечь на самом кончике языка, хотя с самого утра и маковую росинку во рту не держала.

После тонны прочитанных журналов, что тайком таскала мне Морин, невольно думается, что это нечто психологическое и причина вовсе не в еде, а в Уизли, что бы это не значило.

Мы с Морин, на которую я все еще злюсь, хоть и стараюсь не показывать вида, идем в «Сладкое королевство», где я долго стою у стойки с леденцами, пытаясь выбрать по одному на каждый цвет радуги.

- И что ты так с этим Уизли носишься, не понимаю, - в руках Морин мятый пакет жевательных конфет.

Дешевый, уродливый, шуршащий. Я бы никогда не купила такие, они наверняка горчат и жуются не лучше резины.

- Он мой однокурсник и решительно ничего плохого мне не сделал, - слоги острые, дробные, в голосе – сталь, но Морин вновь не понимает, что это предупреждение, знак, что разговор мне неприятен.

- Все эти гриффиндорцы, право, какие-то странные. Чудаки, одним словом.

- Я, между прочим, одна из них.

- Молли, я не тебя конкретно имела в виду, - торопливо исправляется Морин, с негодованием отбрасывая пакет в сторону, будто только сейчас его замечает. – Ты хотя бы не одеваешься как этот заморыш Уизли. Такое ощущение, что он собирался в темноте. А может, он в тайне ото всех подрабатывает клоуном в цирке, чтобы хоть как-то поддержать свою разорившуюся никудышную семейку?

Шутка выходит совершенно не смешной.

Слова обжигают что-то внутри, будто обдают кипятком, и я вмиг взрываюсь. Слова льются с языка раньше, чем я успеваю их как следует взвесить и обдумать.

- Если тебе нечего сказать, просто молчи, ладно, Морин? Ты со своим слизеринским занудством уже… Надоела. Пусть одевается, как хочет, тебе-то какое до этого дело?

Прикрываю глаза и глубоко-глубоко дышу. Чувство несправедливости, почти детской обиды царапает изнутри, впивается в кожу острыми краями.

Хоть мы с Морин и дружны еще с дошкольных времен, любить ее я, увы, не могу. Мы будто говорим на разных, чужеродных, враждебных друг другу языках.

Я открываю глаза и не вижу ее рядом. Она, конечно, убежала, как делала всякий раз, когда развитие событий шло не по ее, продуманному и прокрученному в голове, сценарию. В воздухе слабо пахнет фиалковой водой и слезами, но совесть меня не мучает.

Выхожу на улицу и, развернув один из леденцов, по обыкновению начинаю его грызть – шумно, мерзко, с удовольствием. Прохожие оборачиваются, пялятся, но мне все равно. Хруст такой громкий, что я не слышу собственных мыслей, что уж говорить о чьих-то замечаниях.

Горечь на языке не уходит, но становится самую чуточку слаже, приятней.

До самых танцев заняться мне нечем, и я слоняюсь по деревне, рассматривая витрины и приценяясь к вещам, которые никогда не куплю.

Все меняется, как только я переступаю порог «Шапки-невидимки».

Одна из вещей заставляет мое сердце трепетать, и я ее покупаю, не задумываясь о том, как буду оправдываться перед братьями за потраченную сверх нормы сумму, вообще ни о чем не думая.

Покупка греет мне душу, и к началу танцев я почти забываю о ссоре с Морин.

Словно маленькая девочка, тайком собирающаяся на первое свидание, старательно, но неумело, рисую на глазах стрелки-ласточки и подвожу губы. Косметика не моя, а подруги, и я не чувствую себя более уверенной и уж тем более красивой.

Я дрожу словно осиновый лист и ничего не могу с этим поделать.

Стоя у стенки, в компании таких же девчонок без пары – смущенных, розовощеких – я все ищу его глазами, но не нахожу.

Он подкрадывается незаметно, в момент, когда моя надежда истончается и тает, на третьем танце.

- Потанцуем?

Мое сердце вспархивает, делает головокружительный кульбит и тут же с шумом ухает вниз. Я вдруг вспоминаю нечто важное.

- Кажется, я не умею танцевать, - краска смущения приливает к лицу, я прячу глаза и прижимаю сверток с покупкой к груди, крепко-крепко, словно я рыцарь, а это мой щит. А Артур – дракон, конечно.

Гитары выводят замысловатую, незнакомую мелодию. Ритм рваный, сбитый, но мне нравится.

- Да ладно тебе, танцевать все умеют, - он шутливо изображает несколько простых движений. – Пойдем.

Коротко киваю, и мы, взявшись за руки, идем танцевать. У меня получается не очень хорошо, пару раз я сильно наступаю Артуру на ногу, но он и носом не ведет.

Мне хорошо и радостно, до момента, когда это вновь происходит.

Музыкальная группа, пятеро ребят чуть старше нас, умрут меньше чем через год, и это не кажется мне сколь-нибудь справедливым.

Изо всех сил сдерживая крик, я вырываюсь из живой, разгоряченной толпы сокурсников и бегу, не разбирая дороги.

Я не понимаю, что Артур бежит за мной, не слышу его криков.

- Да стой же, - его рука касается моей, стискивает ее сильно, но совсем не грубо, просто останавливая.

- Я не вернусь туда, не хочу, противно, - шепчу я, - просто не могу туда вернуться.

Нервным движением провожу по губам, стирая помаду. Мне хочется убрать ее всю, без остатка, соскрести вместе с кожей, но не выходит.

Артур кивает, трудно сказать чему именно, и протягивает мне забытый сверток с недавней покупкой. Молча, без тени улыбки.

Конечно, по-хорошему я должна объяснить ему свое поведение. Рассказать о «даре», доставшемся от бабки, о том, что увидела на танцполе и почему сбежала, но я не могу. Горло будто сжимает спазм.

Артур не может этого знать, но как будто чувствует. Без всякого на то предлога он заводит разговор о своей коллекции маггловских приспособлений, названия которых вспыхивают в моей голове ярким пламенем и тут же гаснут, забываются.

- Я бы хотела на них посмотреть, - задумчиво шепчу я, - когда-нибудь.

Он улыбается и подходит близко-близко. В его дыхании мята.

Все хорошо, я точно это знаю, чувствую, но все равно боюсь, дрожу всем телом. Сверток выпадает из рук, и из него показывается край яркого, в желтую клетку, пальто.

Завтра обязательно его надену. Не знаю, подойдет ли оно к алому пиджаку Артура, но это не так уж важно. Мы что-нибудь придумаем.

- Вот шуму-то будет, - улыбается Артур, внимательно рассматривая обновку, с явным одобрением. – Морин точно не оценит.

- Морин волнует меня меньше всего, правда.

Что же тогда волнует, и сама не знаю. А может, не хочет признаваться. Некоторые вещи куда более ценны, пока их не произносят вслух, правда?

Его губы близко. У них вкус огненно-желтых лимонных леденцов. Точь-в-точь таких же, как я покупала сегодня в «Сладком королевстве»

Земля кружится, и кажется, что еще немного и взлетишь.

- Если я скажу тебе, что мы с тобой умрем в один день, ты очень испугаешься?

Артур смотрит на меня, мягко улыбаясь. Я не знаю, верит ли он мне, не знаю, о чем он думает. Мне страшно, но я терпеливо закусываю губу и жду ответа. Сердце пропускает несколько ударов, бьется где-то в горле.

Его сухой отказ от нас, которых толком и не было, меня убьет. Кажется. Но это ничего, я ведь знаю: даже мертвые люди порой выживают.

- Все гриффиндорцы такие чудаки, - его ладонь, мягкая и теплая, на моей щеке. – С нас спрос невелик.

@темы: Фанфики

---

Алое на сером

Автор: Lenes

Бета: Говорящий кабачок

 

Фандом: Порочные игры (Stoker, 2013)

Жанр: Ангст, Драма, Мистика, Даркфик, Ужасы

Размер: Мини

Тип: Джен

Рейтинг: R

Персонажи: Индиа Стокер, Чарльз Стокер, Эвелин Стокер

Статус: закончен

Саммари: Индия охотится, Индия убивает, Индия возвращается домой. Раз уж Чарли смог, то и она сможет.

Предупреждения: AU, ООС

Дисклеймер: На героев не претендую, выгоды не получаю.

Размещение: С моего согласия.

Комментарии: Это разворот концовки на сто восемьдесят градусом. Мрачно, странно. Все как всегда.

 

У машины не поднимается верх, и Индия мокнет под дождем. С силой стискивает руками руль, но все равно дрожит.

Дождь шумит так сильно, что она не слышит своих собственных мыслей, зато различает его шаги в двух-трех метрах позади. У него тяжелые ботинки с железными набойками и сумка через плечо. В сумке - нож с зазубринами и бутылочка хлороформа - стандартный набор.

Индии не нужно оборачиваться, чтобы видеть это. Она наблюдала за ним целую неделю и потому знает: он повторяется. Каждый раз одно и то же, даже скучно.

- Хэй, милая, - он скалит желтоватые зубы и буравит ее колким взглядом. – Подвезешь?

От него несет потом, желанием и кровью. Наверное, думает, что после прошлого раза, той рыжей девчонки-автостопши, вытер все. Ошибается. Под ногтями, почерневшими от грязи, ее кровь, плоть, сладковатая гниль. Такое водой не смоешь.

- Залезай, - улыбка в ответ, короткая и острая; предупреждение, которого он не понимает. – Холодно.

Машина трогается громко, с визгом, и мчит сквозь плотную водную пелену.

- Хорошая тачка, - его опухшая, будто слоновья ладонь скользит по мокрому, сверкающему корпусу. – Отцовская?

- Дядина.

Прошел уже год, но Индия все еще помнит: взгляд, прикосновения – все. Привкус безумия на губах - в поцелуе, которого не было.

Чарли все еще с ней. В ней. Въедается в клетки, в саму сущность и не дает успокоиться, остановиться, уснуть. Прекратить наконец убивать.

- Красавица, - пальцы на обшивке сиденья, в опасной, катастрофичной близости от ее бедра.

Индию мутит, мир перед глазами идет кроваво-красными кругами, но она сдерживается, знает, что главное в охоте – выжидать, выбирать самый подходящий для нападения момент.

Мобильник, заботливо прикрытый дождевиком, оживает, взрывается криком, но Индия и не думает отвечать на звонок. Это, конечно, мать. Хочет денег, внимания, защиты – черт разберет, чего еще. Чего-то эфемерного, дикого - того, что Индия никак не сможет ей дать.

- Телефон звонит.

Его рука скользит ей под юбку, и Индия с изрядным омерзением ее отталкивает. Ее терпение, дутый пузырь с белесой жидкостью где-то под коркой, опасно набухает, грозит вот-вот лопнуть.

- Знаю.

Ей в ребра упирается нож – не тот, что она ожидала, с длинным тонким лезвием в зазубринах, а совсем другой – короткий и затупленный, больше похожий на кинжал.

- Сиди смирно, детка.

Индия поворачивается к нему, улыбается чуть заискивающе и надменно, а затем, не давая и шанса опомниться, бьет по тормозам. Насильник летит вперед и сильно ударяется о приборную доску, в то время как саму Индию удерживает ремень безопасности.

Нож, кажется, все же касается ее ребер, но она этого не замечает. Кровь вскипает. Из наблюдателя она в мгновение превращается в хищника.

Все мужчины, которых она убила, одинаковы. Всегда одно и то же. Уверенность в собственном умственном и физическом превосходстве, невнимательность, нежелание понять, а главное – принять, что охоту могут вести и на них.

Индия размахивается и бьет молотком ему прямо по макушке.

Мобильник снова звонит, раздражающе громко, и на этот раз она отвечает.

- Индия… - хрипит голос матери. – Индия, детка, черт тебя дери. Этот ублюдок Чарли вернулся. Ты оставила подонка в живых или он восстал из мертвых, мне плевать. Он здесь, он пришел за мной! Ты должна, просто обязана мне помочь!

С губ Индии срывается вздох и короткое «ладно».

Ее охота сорвана, насильник получил короткую отсрочку.

Он не приходит в сознание, пока она всовывает ему в рот кляп и обматывает лицо добрым метром скотча, не сопротивляется, пока она везет его в багажнике, и не подает никаких признаков жизни, когда Индия выбрасывает его в канаву.

Она не проверяет, жив ли он. По правде сказать, ей плевать.

* * *

Индия не верит в привидений, но берет с собой осиновый кол. Так, на всякий случай.

Она почти уверена, что ее мать все-таки сошла с ума от пережитого год назад, и никакого Чарли в доме нет, во всяком случае, живого.

Хоть дядя и был первым извращенцем, из которого Индия вышибла дурь, она была уверена, что сделала это качественно. Подрастеряв мозги, в прямом смысле слова, мало кто способен жить, ходить, дышать и, уж конечно, убивать. Если, конечно, этот кто-то не чертов бессмертный вампир. Но и на этот весьма ничтожный случай у нее кое-что припасено. С колом в сердце уж точно никто не походит, она уверена.

Дом встречает ее слепыми окнами и кладбищенской тишиной. По сути, дом и есть одно большое кладбище, но это не так уж и важно. Во всяком случае, не сейчас.

- Я надеюсь, что ты все-таки сдох, Чарли. Убивать тебя еще раз – выше всяких сил, - шепчет она в темноту, чувствуя, как дыхание стынет.

Первым делом Индия проверяет место захоронения – клочок земли у одного из больших серых камней. Чисто. Никаких следов восстания мертвецов.

Уже после, немного задержавшись на импровизированной могиле с присохшими, оставленными ею еще в прошлое посещение, цветами, Индия поднимается в дом.

Мать кричит ей со второго этажа, и она покорно поднимается. По ее ногам струится кровь, но Индия предпочитает этого не замечать. Поцелуй ножа был легок и короток, не мог же он вот так убить ее, верно?

Эвелин не походит на женщину, напуганную до полусмерти. Напротив, у нее посвежевший, молодой вид, разве что, самую малость нездоровый, с лихорадочным румянцем и пылающими глазами.

- Я не могу спать, не могу есть, не могу покидать эту треклятую комнату, - заявляет она, едва завидев дочь. – Этот ублюдок даже здесь меня достает. Стучится в окна, представляешь?

Индия подходит к окну и, осторожно одергивая шторку, смотрит вниз. Стучится в окно второго этажа. Конечно, почему бы и нет.

- Ты хоть понимаешь, что, оставшись без половины головы, он никак не мог вернуться? – Индия обходит мать сзади и касается руками ее волос, перебирает их, гладит. – Что с такими повреждениями люди не живут?

- О, ты недооцениваешь своего дядю, милая, - последнее слово как плевок, без тени теплоты.

Индия наматывает волосы Эвелин на руку и с силой тянет. В ее венах течет злость, но она не опаляюще горячая, а ледяная, словно корка льда в осеннее утро.

- Я не сошла с ума, - мать вырывается, вскакивает и, немного порывшись в стенном шкафу, извлекает на свет молочного цвета коробку, аккуратно перевязанную желтой лентой.

Земля уходит у Индии из-под ног. Впервые она верит, что Чарли может быть жив.

- Прислали вчера вечером. Девятнадцатые, а?

Эвелин смеется, надрывно, зло, горько, а вот Индии не до шуток.

Прошлогодний дядин подарок, чудесные бардовые туфли, испробовали на вкус десятки дорог и порядком истрепались. Она и подумать не могла, что Чарли продолжить слать ей новые даже с того света.

Черт.

Дрожащими руками она берет коробку, прижимает ее к себе, словно самое дорогое из сокровищ, но уже через мгновение роняет ее.

Боль в районе ребер становится почти нестерпимой, вся рубашка цвета забродившего домашнего вина, пропитывается, наливается кровью. Везде одна кровь – на животе, ногах, белоснежной коробке с новой парой туфель.

- Ты что, ранена? – в глазах матери не сочувствие, скорее - любопытство.

Она не предлагает вызвать скорую, не предлагает прилечь, она просто смотрит и ждет. Кажется, когда-то, в какой-то другой, почти нормальной жизни, Эвелин говорила, что ждет не дождется, когда ее милая Индия наконец умрет, перестанет существовать и отравлять ее чудесную, полную радужных красок, жизнь.

- Иногда спасти жизнь родной матери недостаточно, чтобы заслужить ее расположения, да? – Индия улыбается, сгибается и как будто схлопывается от боли.

- Извини, - в ее глазах ни капли раскаяния, - такие, как ты или он, должны умирать. Вы - чистое зло, а в этом мире не должно и просто не может быть ничего чистого.

Индия кивает, сгребает коробку с обувью и початую бутылку столового хереса и, разглядывая причудливый танец стен, спускается вниз. Ее пошатывает, но это ничего, это почти нормально. Она с трудом добредает до камня, под которым год назад зарыла того, что хотел ее больше всего на свете, и присаживается рядом, облокотившись на него спиной. Ее дыхание стынет на ветру, и ей приходится распалять его хересом и теплыми рыданиями.

Дядя-извращенец, шериф - любитель маленьких девочек, хозяин комнаты пыток в подвале, автостопщик…

Сколько их вообще было? Индия не может сказать наверняка.

Придут ли они все за ней? Проводят ли в самое пекло ада?

Ей не нужно оборачиваться, чтобы видеть его силуэт позади. Не нужно следить за каждым его движением, чтобы знать: он не обидит, не теперь.

Она знала, всегда знала, что он придет. Так, наверное, и задумывалось. Конечно, если все это кто-то придумывал.

- Спасибо за туфли, - Индия улыбается и рисует окровавленным пальцем узоры на земле; алое на сером – получается красиво. – Старые уж очень жали.

@темы: Фанфики

---

Вонь

Автор: Lenes

Бета: Говорящий кабачок

 

Фандом: Fable: The Lost Chapters

Жанр: Драма, Ангст, Даркфик

Размер: Мини

Тип: Джен

Рейтинг: PG-13

Персонажи: Тереза, герой Оуквейла

Статус: закончен

Саммари: Тереза знала, что брат принесет с собой вонь Джека. Его топкое, безграничное безумие.

Предупреждения: AU, ООС

Дисклеймер: На героев не претендую, выгоды не получаю.

Размещение: С моего согласия.

Комментарии: Диалоги частично игровые, частично мои. Герои сами на себя не похожи, хотя это как посмотреть.

Он принес с собой вонь Джека, его безумие. Тереза почуяла за милю.

- Вот и ты, - коротко, чувствуя, как дурнота подступает к самому горлу, выдыхает она.

От брата несет тухлятиной и кровью. В его глазах тени, а за ними одна только пустота, будто он уже шкурка Джека, будто ничего не изменить.

В сердце Терезы страх, тяжелые острые камни трутся друг о друга, но рука тверда. Она готова.

- Что-то не так? Ты не узнаешь свою сестру? – ее голос слаще меда сочится фальшью.

Она слышит шорох голосов в его голове, отголосок ора безумцев, нашептывающих гнусности, приговаривающих, словно заклинание: «Не верь, не верь, не верь».

Тереза и сама бы не поверила, будь она на его месте.

- Я тебя видела, братик. В круге из песка и крови. На Арене, полной секретов.

Она не врала – действительно видит. Почерневшим от чужой крови, с мечом, занесенным над скорченным на земле существом, считающим себя его другом. Героем, а скорее даже героиней, мнящей, что он ей за брата.

Тереза морщится и стискивает зубы. Она предвкушает момент, когда лезвие скользнет по теплой плоти и кровь брызнет фонтаном, когда глаза, полные слез и непонимания, поблекнут и замрут в одной точке. Навсегда.

У ее брата только одна сестра, и это она.

- И этот день тоже видела. День твоего выбора между тьмой и светом.

Тереза улыбается грустно-грустно. Мир идет пятнами и трещит, разваливаясь. Ей кажется, что ничего уже не изменить, что ее брат потерялся, загулявшись в лабиринтах сознания. Сколько ни зови, стоя на самом краю обрыва, – не придет, потому что ушел слишком далеко, потому что ему там нравится, потому что ноги сами несут его вдаль.

- Светом и тьмой? – брат стягивает шлем и, щерясь словно волк, скользит по ней голодным взглядом; у его глаз длинный белесый шрам от ножа, а руки словно обожжены. – И что же я выберу, дорогая сестра? Что сделаю?

Выкалывая ей глаза, Джек приговаривал, что ничего страшного не происходит и глаза ей вовсе не нужны, ведь и без них она видит все насквозь. Тогда Тереза этого не понимала и кричала во всю глотку, моля остановиться. Сейчас же, спустя столько темных лет, поняла, что он был прав.

Ей не нужны были никакие глаза, чтобы увидеть, что ее ждет.

- Давай, добей его, - голос ее спокоен, но внутри – буря. – Убей Два-Ножа.

- А может мне лучше убить тебя, сестрица?

Улыбка озаряет ее лицо, словно луч солнца, выглянувший из-за туч.

Брат не знает, но ее не убить, не изранить.

В ней смердящее дыхание Джека, его вонь, кусочек его беспутной вечной жизни. Крохотный осколок с острыми краями. Подарок изуродованной, обескровленной девочке, оставленной в лесу без глаз.

- Тереза? – глаза ее покровителя – два огненных, полных обиды, шара.

- Прости, Два-Ножа, теперь ты остаешься один. Как и все мы.

Перед глазами, совсем близко, страшная маска Джека. И воспоминание о том его коротком выдохе прямо ей в лицо, в саму душу, горьковатом, вонючем, единственном. Выдохе, наградившем бессмертием, но отравившем само ее естество. Выдохе, сделавшем ее человеком без жалости и сострадания, с одним зудящим страхом внутри.

- Убей.

Брат заносит алебарду, слишком тяжелую для его мальчишеского, хрупкого еще тела, над головой Два-Ножа, медлит мгновение и затем опускает ее, так и не нанеся удара.

- Даже так, - Тереза улыбается.

- Не думай, что знаешь все и про всех, - в его голосе ни тени веселья, одно только превосходство.

Брат пожимает плечами и, стуча стальными каблуками, идет в сторону ворот из лагеря.

Но Тереза не может его отпустить. Дыхание Джека пережимает ей глотку, и она вдруг понимает, что должна сделать.

Выхватив из-за пазухи Два-Ножа кинжал, она вслепую бросает его вслед брату и попадает ему в спину чуть пониже лопаток. Он хрипит и заваливается на землю, тихий и спокойный, как ребенок.

Она хочет произнести его имя, но не может вспомнить звучание.

Тереза знает: они всего лишь играют, как когда-то давно, в детстве. Вот сейчас брат вскочит на ноги и, залившись смехом, бросится к ней. Сейчас. Вот-вот.

Она до сих пор чувствует, что он, как и она сама, воняет Джеком. А это значит, что они оба бессмертны, и удар ножом, такая мелочь, не опасен.

Тереза подходит к брату, наклоняется, теребит его за плечо, но тот не шевелится.

Словно он действительно мертвый.

@темы: Фанфики

---

Мертвые места

Автор: Lenes

Бета: Говорящий кабачок

 

Фандом: The Elder Scrolls V: Skyrim

Жанр: Драма, Мистика, Даркфик, Ужасы

Размер: Мини

Тип: Гет

Рейтинг: PG-13

Пейринг: ж! Довакин/Хадвар

Статус: закончен

Саммари: Хадвар хороший. Хадвар ведет Ринд к себе домой. Только вот дом у него странный, нечистый. Да и сам Хадвар как будто не в себе. Но это ничего. С этим можно справиться.

Предупреждения: AU, ООС

Дисклеймер: На героев не претендую, выгоды не получаю.

Размещение: С моего согласия.

Комментарии:Часть диалогов - игровые, часть додуманы/изменены/придуманы.

 

 

В нем добрая сажень роста. Он крепок, хорошо сложен, будто вылит из стали. Вид его грозен, но глаза - добрые.

- Не лучшее время для возвращения домой, родич.

Он и знать не знает, что родина далеко, в теплых песках Эльсвейра. Ядовитых, отравленных солнцем песках.

- Мне жаль, - шепчет одними губами, беззвучно, пока напарница не смотрит.

А вот самой Ринд не жаль. Ей холодно, и она не может думать ни о чем другом.
Слушая рассказы отца, прошитые тоской по Скайриму, она представляла все иначе: теплее, лучше, роднее.

Только теперь она поняла, что матушка всегда была права: здесь один только снег и больше ничего. Снег, ветер и кровь. Целый океан крови.

- Эй, ты, шаг вперед, - в его словах сталь, но в глазах все то же тихое «мне жаль».

Первого из четверых убивают в спину, как зверя. Тетива звенит, и стрела летит прямо в цель ослепляюще быстро, не оставляя конокраду ни шанса. Рана невелика, и кровь вытекает из него медленно, толчками.
Со вторым не так. Тяжелая алебарда сносит ему голову легко, одним коротким ударом, и кровь брызжет фонтаном, заливая землю у плахи и черную одежду палача.

Ринд знает, что следующая она, и это ее пугает. Так, что зуб на зуб не попадает.

- По крайней мере, ты умрешь на родной земле, - слова норда сочатся не столько позорной жалостью, сколько сочувствием.

- Спасибо, - шепчет она, чувствуя, что сердце бьется уже в самой глотке, готовое вот-вот выпрыгнуть.

Четвертый, последний из живых, одаривает Ринд колким взглядом, от которого все внутри еще больше холодеет, превращается в студень. Его рот перевязан, как у бешеного, сорвавшегося с цепи пса, а в глазах – пустота, одно безумие да подрагивающие тени.

- Шагай, - тычок в спину от женщины-редгарда как последнее предупреждение.

Ринд противно прикасаться к влажной от крови грязной плахе, но ее торопят. Смерть в Империи – дело суматошное. У них на крючке куда более крупная рыба, и надо торопиться прихлопнуть ее, пока не ускользнула, сверкнув красивой, переливающейся на солнце чешуей.
- Палач, - короткое приказание все той же редгардки звучит как плевок.

Ринд крепко зажмуривается и потому не сразу замечает нечто на горизонте, зато хорошо его слышит. Звучный, протяжный, пробирающий до самых костей рык.
Что-то тяжелое падает сверху, на время лишая ее способности передвигаться, видеть, дышать.

До самого выхода из сырого, пропахшего плесенью и экскрементами тоннеля Ринд не понимает, что же, собственно, вокруг происходит.

- Ты в порядке? – не дождавшись ответа, норд ощупывает ее, ищет раны. – Жить будешь.

Он говорит что-то про Имперский легион и местечко под названием Ривервуд, но Ринд не вслушивается.
Кажется, норда зовут Хадвар. Ей нравится: красиво и звучно. Она повторяет его имя про себя раз, другой, еще и еще. До тех пор, пока оно не въедается под корку, не заглушает весь остальной мир.

- Я иду в Ривервуд, мой дядя там кузнец.

Ринд знает, что идти ей некуда, но вслух не признается.
- Думаю, нам лучше разделиться, - задумчиво произносит он. – Если бы ни твоя помощь, я бы не выбрался.

Ринд смотрит сначала на него, а потом на окровавленный меч в своих руках. Его лезвие все в мелких щербинках и царапинах.
- Можно я с тобой? – голос ее дрожит.

- Это верное решение. Я буду рад.

Они идут быстро и постоянно оглядываются, опасаясь погони, но Ринд все равно нравится. Она и подумать не могла, что просто передвигать ноги, взбивая сухую дорожную пыль, - уже наслаждение. Кровь на ее ладонях подсыхает, берется уродливой бардовой коркой, и она сдирает ее ногтями.

- Снега нет, - спокойно заключает она. – Мне нравится.

- Здесь теплее, - пожимает плечами Хадвар, - снег разве что верхушки хребтов присыпает.

За одним из поворотов их встречает стая волков, иссиня-черных, голодных, и очень злых. Их глаза горят недобрым желтым огнем, а зубы готовы рвать и кусать.
Они с Хадваром успокаивают их ударами клинков и молча бредут дальше. На душе скребут кошки.

- Видишь вон те развалины? – Хадвар вдруг останавливается и указывает перстом вверх. – Ветреный пик. Жуткое местечко. Когда я был мальчишкой, мне про него снились кошмары. Ну, как драуги лезут ко мне в окно, и все в таком духе. Признаться, мне тут до сих пор неуютно.
Вместо развалин Ринд видит лишь останки огромного существа: пугающую, разверзнутую грудную клетку. Она невольно ускоряет шаг, и в Ривервуд они приходят засветло.

Хадвар провожает ее до дома на самом краю деревеньки, а сам идет к реке умываться. Хоть местная река зовется Белой, в этот день она ненадолго становится Алой. Ее надрывная песнь заставляет Ринд вспомнить о доме и взгрустнуть.

Забытая кузница с остывшей печью, задохнувшимися, неживыми мехами и проржавевшим верстаком ее ни капли не пугает, равно как и слепой, без единого окна, дом. Все это усиливает ее подозрения насчет Хадвара и больше ничего.

Ринд и раньше видела тот странный, затравленный взгляд, что был у ее случайного спутника: пару раз у молоденьких каджитов, перебравших со скуумой, и лишь однажды – у соседа, зарезавшего жену и детей, потому что тех якобы захватили тени.

- Я принес немного еды, - Хадвар улыбается. В его руках плетеная корзина, полная овощей, надерганных на ближайшем соседском огороде.

Вместо ответа она улыбается и принимает подарок. С распростертыми объятиями. Убийства пробуждают аппетит.

Ринд, конечно, не думает, что кто-то или что-то в доме может причинить ей вред, но на всякий случай прячет в сапог кинжал, случайно найденный на дне старой кузнечной печи.

Ужин у них скудный: запеченные овощи и какая-то безвкусная похлебка, но Хадвар рад и этому.

- А твой дядя что, умер? – она решается задать вопрос только после того, как, выйдя на двор, перепроверяет, на месте ли ее кинжал.

- Утоп, когда мне было восемь, - он немного медлит. – Матушка – еще раньше. Она все говорила, что река поет ей песни, зазывает, да только никто не верил.

Ринд отложила ложку и, отойдя к котлу, чтобы погреть руки, задумчиво произнесла:

- Но ты же понимаешь, что его нет? Ни его, ни его жены, ни уж тем более дочери? Что никакие драуги за окнами тебе не страшны, потому что никаких окон в этом доме нет?

Он молчит и смотрит в одну точку, а затем скомкано прощается и уходит спать в подвал, оставляя ей кровать.

Ринд укладывается много позже, когда огонь в очаге догорает и в комнате становится очень холодно. Завернувшись в теплую овечью шкуру, настеленную вместо одеяла, она все ждет, что Хадвар появится на пороге и, разгоряченный, скользнет к ней на кровать, но тот не появляется.

Ринд прячет кинжал под подушку и забывается тревожным сном.

- Вставай, вставай, моя хорошая.

В комнате тьма кромешная. Хадвар гладит ее по волосам и все приговаривает:

- Вставай, я покажу тебе что-то.

Ринд быстро одевается, и они выходят на улицу, под струи холодного дождя.

- Смотри, - шепчет Хадвар, указывая на остов Ветреного Пика.

В первое мгновение Ринд не понимает, что он, собственно, такое там увидел, и лишь какое-то время спустя, когда глаза привыкают к темноте, различает нечто ярко выделяющееся на белоснежном горном теле. Черных уродливых блох. Десятки, сотни драугов, медленно сползающих по склону.

- Так это правда? – Ринд в ужасе отшатывается.

- Я никогда не вру, - просто говорит Хадвар, обнимая.

Сотни вопросов, страшных, пугающих, роятся у нее в мозгу, но Ринд не позволяет им пролиться словами.

- Пойдем в дом, а то замерзнешь, - шепчет он, наклоняясь к самому ее уху, едва не облизывая.

- Как же мы пойдем? А вдруг они доберутся сюда, вдруг влезут в дом?

- Вряд ли, - он касается рукой ее живота, скользит под рубашку. – Они еще ни разу реку не переходили. Видно, не могут.

Это не кажется Ринд сколь-нибудь убедительным, но она все же позволяет увести себя в дом, почти силой. Просто стоять и рассматривать подобную мерзость невыносимо.

- А насчет твоего дяди-кузнеца, который все еще живет в доме, ты тоже не обманул? – боясь услышать ответ, молясь, чтобы Хадвар не ответил, спрашивает она.

- Я же говорил, что никогда не вру. Мертвые места здесь, всякое случается, - он улыбается, но почему-то эта улыбка напоминает Ринд оскал.

@темы: Фанфики